Armáda Života     Армия Жизни     Life Army

— Вам хорошо, поскольку вы возвращаетесь домой, а нам грустно, поскольку вы нас покидаете.
На приеме в чехословацком посольстве Намир говорил с Громыко и его женой Лидией Дмитриевной, имевшей большое влияние на мужа. «Последняя в основном расточала комплименты и сожаления в связи с моим отъездом, — телеграфировал Намир в свое министерство. — Нельзя было без эмоций воспринимать эти простые и сердечные слова, произносимые с особой русской теплотой, без тени дипломатического этикета».
Четвертого октября МИД Израиля в установленном порядке запросил агреман на назначение посланником в Советском Союзе министра просвещения и культуры Израиля Шнеура Залмана Шазара (Рубашова). Первый документ, который он подписал, став министром, было постановление о всеобщем и бесплатном образовании в Израиле.
Советские дипломаты обратились в министерство государственной безопасности. Оттуда поступил ответ за подписью первого заместителя министра госбезопасности генерал-лейтенанта Сергея Ивановича Огольцова (он руководил убийством Соломона Михоэлса в Минске).
В справке МГБ говорилось о «недоброжелательном отношении» Шазара к Советскому Союзу, а также о том, что его брат, советский гражданин, недавно был приговорен к десяти годам «за антисоветскую националистическую деятельность».
Доложили Сталину. Вождь распорядился ответить израильтянам, что в вопросе о кандидатуре посланника «встретились затруднения». Шазар в Москву не приехал. В шестьдесят третьем году он стал президентом Израиля.
Посланником в Москву приехал Шмуэль Эльяшив. С сорок пятого года он был членом исполкома Гистадрута. После создания Израиля стал директором Восточноевропейского департамента МИД Израиля, в пятидесятом году его отправили посланником в Чехословакию и Венгрию.
Тридцать первого августа пятьдесят первого года Эльяшив посетил заместителя министра иностранных дел Александра Ефремовича Богомолова, который окончил Высшую военно-педагогическую школу и преподавал на Химических курсах усовершенствования командного состава Красной армии и заведовал кафедрой диалектического материализма Всесоюзного института кожевенной промышленности имени Л. М. Кагановича.
Из института Богомолова взяли в аппарат ЦК, а в тридцать девятом перевели в наркомат иностранных дел генеральным секретарем. Во время войны Богомолов был в Лондоне послом при эмигрантских правительствах, нашедших убежище в Англии, после войны — послом во Франции. В пятидесятом его назначили заместителем министра. Он предпочитал больше слушать, чем говорить.
Израильский дипломат просил Александра Богомолова поддержать в Совете Безопасности обращение Израиля по поводу того, что Египет не пропускает через Суэцкий канал суда с грузами для Израиля. «Не было случая, — напомнил Эльяшив, — чтобы советская делегация в ООН голосовала против Израиля. Мы ожидаем, что и на этот раз позиция Советского правительства не изменится».
В пятьдесят первом году в переписке советских посольств с Москвой впервые появляются предложения поддержать арабские страны против американского империализма. Особые симпатии уже тогда вызывала Сирия как самое антиамерикански настроенное государство.
Четвертого октября Шмуэль Эльяшив телеграфировал в МИД Израиля: «В кануне еврейского Нового года и в два праздничных дня посетили синагогу. Как всегда, тысячи молящихся в огромной скученности, среди которых множество молодых.
Вокруг нас атмосфера напряженности, страх приблизиться, отдельные попытки обменяться репликами. Двоим удалось передать нам записки с важной информацией о положении евреев. Шпионы внутри синаноги следили за каждым нашим шагом».
Но и Яков Малик, пока был представителем в ООН, охотно поддерживал личные отношения с израильскими коллегами, и Андрей Вышинский позволял себе доброжелательно беседовать с израильскими дипломатами.
Шестого января пятьдесят второго года в советском посольстве в Париже министр иностранных дел Вышинский принял израильского коллегу Моше Шаретта.
Шаретт родился в России. В Палестину его привезли в возрасте тринадцати лет. Он учился в Стамбуле, во время Первой мировой войны служил лейтенантом в турецкой армии. Он был организатором еврейской полиции, которая противостояла еврейским погромам в Палестине.
Шаретт свободно говорил по-арабски, знал арабскую культуру, понимал арабов. Его понимание тонкостей восточной дипломатии помогало ему беседовать и с Вышинским. При этом министр был редкостным педантом, все помнил и на переговорах отстаивал каждую позицию до последнего.
Два министра разговаривали долго, Шаретт составил подробнейший отчет.
Израильтянин начал с самого важного для него и самого неприятного для советского дипломата вопроса.
— Я хотел бы с разрешения господина Вышинского выяснить проблему, которая уже поднималась в наших беседах, и я надеюсь, что не злоупотреблю вашим терпением. Вопрос простой, придет ли когда-нибудь время, когда советские евреи смогут приезжать в Израиль?
Андрей Януарьевич хотел сразу ответить, но, увидев, что Шаретт еще не закончил, взял лист бумаги и карандаш и стал записывать.
— Советский Союз — единственная страна, из которой нет еврейских репатриантов в Израиль, — продолжал Шаретт. — Это нас весьма удручает и беспокоит. Мы не можем смириться с создавшимся положением. Судьба еврейского народа отличается от судеб всех остальных народов. Все народы живут на своей земле. Евреи же были изгнаны со своей земли и разбросаны по всему свету. Национальное освобождение для них должно начаться с возвращения на родину. Мы не понимаем, почему Советский Союз должен ставить препятствия на историческом пути евреев?
Вышинский покачал головой, сурово посмотрел на Шаретта и сказал, что относительно исторического пути народа могут быть разные точки зрения.
— У нас нет сомнения, по какому руслу движется современная еврейская история, — возразил Шаретт. — Мы были пылью, рассеянной по лику земли, но сумели собраться воедино. Советский Союз помог нам сделаться государством. Эта помощь никогда не сотрется со скрижалей нашей истории. Но с достижением независимости наше становление не завершено. Но лишь советские евреи не принимают участия в этом процессе. Недавно наш посланник в Москве имел возможность обсудить с господином Вышинским вопрос о репатриации близких родственников, то есть о выдаче виз на выезд в Израиль гражданам Советского Союза, члены семей которых живут в нашей стране. Можем ли мы надеяться, что решение будет найдено, по крайней мере в этой части оторванность советских евреев от Израиля будет преодолена?
Вышинский начал отвечать, время от времени заглядывая в свои записи. В его голосе слышалось еле сдерживаемое раздражение. Потом оно прорвалось наружу.
— Советский Союз стоял на стороне Израиля в самые трудные моменты, — напомнил Андрей Януарьевич. — Мне хотелось бы ошибаться, но у меня складывается впечатление, что трудные моменты ждут Израиль и в будущем. В каждом таком случае он может твердо рассчитывать на поддержку Советского Союза. А как сам Израиль ведет себя по отношению к Советскому Союзу? В каких случаях он помогает Советскому Союзу? Ведь в межгосударственных отношениях не принято просить о помощи, не отвечая взаимностью. Я сижу и смотрю на вас на этой сессии, и что же я вижу? Вы не только не помогаете, но даже занимаете недружественную позицию по отношению к Советскому Союзу. Я знаю, что вам нелегко вступать в столкновение с Соединенными Штатами. Вы зависите от американцев в экономическом плане, и я вхожу в трудности вашего положения. Но разве вы не могли по крайней мере воздержаться при голосовании? Ваша поддержка американской позиции глубоко огорчила меня и моих товарищей. Нам не важно, как голосует Коста-Рика или Гондурас, но Израиль?! Мы убеждаемся в том, что Израиль перешел к последовательной поддержке врагов Советского Союза.
Шаретт прервал Вышинского:
— Вам прекрасно известно о том, как мы голосовали за кандидатуру Белоруссии в Совет Безопасности — вразрез с позицией Соединенных Штатов.
Это замечание вызвало новый взрыв возмущения.
— Голосуя за Белоруссию, Израиль выполнял свой долг прежде всего перед собой, а не перед Советским Союзом, — отчеканил Вышинский. — Это был вопрос соблюдения основополагающего принципа, попранного американцами. Как Израиль вообще может может полагаться на дружбу такой державы, как Соединенные Штаты? Американцы будут помогать только до тех пор, пока Израиль можно использовать. Соединенные Штаты действуют всегда только в своекорыстных интересах. Изменятся их расчеты, и эти разбойники, не колеблясь, просто задушат Израиль. И в такой ситуации израильтяне еще приходят просить помощи у Советского Союза?! Израиль не имеет никакого права на такую помощь! Если бы это была официальная беседа, я тут ее бы и завершил, ограничившись замечанием, что, раз вы не понимаете сущности советской политики, я не обязан давать вам разъяснения. Но это не просто официальная беседа, а разговор с Шареттом, к которому я всегда питал чувства личной симпатии и уважения. Вам я готов объяснить ситуацию.
Действительно, ваш посланник обсуждал со мной проблему воссоединения семей. Но за последний год я шесть месяцев проболел (сердце) и не мог заниматься делами. Да и сейчас приходится беречь себя. Но по возвращении из Парижа я займусь этими делами. Если речь идет о пожилых людях, у которых дети в Израиле, или о молодых, у которых в Израиле родители, нет никаких оснований напрасно заставлять людей страдать. Но в данном случае проблема поднята иначе, в плане эмиграции.
Записывавший ход беседы израильский дипломат пометил, что Вышинский произнес это слово с украинским акцентом с фрикативным «г».
— Об эмиграции нечего и говорить, — отрезал Вышинский. — Государственный строй Советского Союза этого не позволяет. Кроме того, в этом плане проблема не существует. Не следует смешивать советских евреев с евреями в других странах. У меня самого много знакомых евреев, и ни один из них не помышляет об эмиграции в Израиль или любую другую страну. И это не удивительно. Евреи в Советском Союзе пользуются полным равенством. Они занимают важные позиции по всех сферах жизни. Достаточно упомянуть Лазаря Кагановича, одного из самых известных и любимых деятелей в Советском Союзе.
Когда Андрей Януарьевич закончил свою речь, Шаретт сразу сказал:
— Я высоко ценю личное доверие с вашей стороны и сам тоже буду говорить со всей искренностью.
Высказавшись, Вышинский расслабился и вернулся в доброе расположение духа. Поэтому он прервал Шаретта, заметив:
— Никакие привходящие обстоятельства не в силах изменить мое личное отношение к вам. Несколько минут назад я немного сорвался, о чем весьма сожалею. Забудьте об этом.
— Я прекрасно понимаю, что вы хотели мне объяснить, и со своей стороны прошу позволения сделать несколько замечаний, — мягко заговорил Шаретт. — Разумеется, голосовать за Белоруссию было нашим долгом по отношению к принципам, которых мы придерживаемся. Но факт остается фактом — это в значительной степени испортило наши отношения с Соединенными Штатами. А учитывая полную экономическую зависимость от американской помощи — кстати, я рад был услышать, что необходимость этой помощи вы понимаете, — такое решение, разумеется, далось нам нелегко. Я не знаю, понимаете ли вы, насколько наше государственное строительство зависит от помощи Соединенных Штатов. Используя только местные ресурсы, нам никак не создать экономику, которая смогла принять сотни тысяч уже прибывших репатриантов и сотни тысяч тех, кто еще приедет. Единственным источником внешней помощи является Америка: не только американские евреи, но и администрация Соединенных Штатов.
— Я понимаю ваш подход, — сказал Вышинский, — но, если честно, не разделяю его. Впрочем, это мое личное мнение, и мы можем о нем говорить не как представители государства, а как два бывших студента одного и того же университета. Я лично считаю, что выбранный вами путь ведет не к независимости, а к экономическому и политическому порабощению.
— Если из опасений оказаться «порабощенными» мы откажемся от американской помощи, — возразил Шаретт, — очень скоро нас просто не станет. И это не вопрос одной только экономической помощи. Нам необходимо много оружия. Мы окружены врагами со всех сторон. Но при всей нашей нужде в иностранной помощи мы полны решимости не содействовать никаким агрессивным проискам против Советского Союза. Мы знаем, что советская пресса постоянно публикует вымыслы о якобы строящихся у нас американских базах, о том, что мы являемся орудием в руках Соединенных Штатов для достижения темных целей, но эти публикации не имеют под собой почвы.
— Никогда мы о вас такого не говорили, — заметил Вышинский.
— Тем не менее советская пресса постоянно публикует такую информацию.
Вышинский промолчал.
— Мы заинтересованы поддерживать равновесие в нашей международной позиции, но Советский Союз нам не помогает, — зашел с другой стороны Шаретт. — Наши связи с американскими евреями постоянно расширяются, а с советскими евреями нет никаких контактов. В результате получается, что в этом плане перевес на американской стороне.
Вышинский бурно реагировал на эти слова:
— Как Израиль не понимает, что Америка содействует этим связям лишь для собственной выгоды? Американские евреи, прибывающие в Израиль, являются орудием осуществления замыслов Вашингтона!
— Я не имел в виду американских евреев, репатриирующихся в Израиль, их очень немного. Речь идет об американских евреях, посещающих Израиль. И мы их можем посещать.
— Это другое дело, — ловко вывернулся Вышинский. — Это туризм. Действительно туризм в Советском Союзе страдает от недостатка средств, государство занято послевоенным восстановлением и не имеет свободных денег для развития туризма. Но пройдет время, и ситуация изменится.
Шаретт понял, что разговор зашел в тупик. Ему не удалось продвинуться ни на шаг.
— Чтобы поставить все точки над «i» и разъяснить нашу позицию по этому вопросу, мы хотели бы когда-нибудь встретиться со Сталиным.
— Товарищ Сталин прекрасно понимает эту проблему, — отчеканил Вышинский, отметая предположение о том, что вождь может чего-то не знать.
Шаретт все же попытался на прощанье еще раз сказать о еврейской эмиграции:
— Нам ясно, что очень многие советские евреи считают себя плотью от плоти советского строя и даже не думают о том, чтобы покинуть Советский Союз. Но, возможно, немало и таких, кто выбрал бы репатриацию в Израиль, если бы им предоставили такую возможность.
Вышинский вновь повторил:
— Никто такого желания не выражает.
— Это потому, что нет возможности, — напомнил Шаретт.
— Никто не обращается за визой, — хладнокровно сказал Вышинский, — и нам не известно о ком-либо, кто хотел бы уехать. Желание покинуть Советский Союз вообще не может возникнуть, потому что евреи — часть советского общества. Если бы приехали и посмотрели, убедились бы сами.
Вышинский сказал это для красного словца. Но Шаретт поймал его на слове:
— Я, вообще говоря, и хотел бы просить разрешения приехать в Советский Союз.
Вышинский смутился, поняв, что сказал что-то лишнее, но тут же поправился и сказал:
— Я всегда рад вас видеть.
Считать это официальным приглашением было нельзя. Но расстались министры вполне дружески.
Запись беседы получили и в израильской миссии в Москве.
Первого февраля израильский посланник в Советском Союзе Эльяшив откровенно изложил Шертоку свое мнение:
«Внимательно ознакомился с содержанием твоей беседы с Вышинским…
Мне кажется, что с твоей стороны было ошибкой пойти на эту встречу не одному. Вышинский пришел один, что совершенно не в их обычае. То есть он был готов на свободную беседу с тобой, и, возможно, само появление постороннего человека, участие которого в беседе было ему непонятно, привело его в еще большее раздражение и одновременно предоставило аудиторию для публичной речи.
Мне трудно себе представить Вышинского, выходящего из себя, когда вы сидите друг против друга без посторонних глаз…»
Эльяшив писал, что его смутило поведение израильской делегации на Генеральной Ассамблее ООН. Он считал, что «произошел серьезный отход от линии на неприсоединение».
Посланник в Москве доказывал своему министру:
«Если серьезно рассчитывать получить что-либо от СССР в области репатриации и если проблема советских евреев для нас действительно так важна, мы должны считаться с интересами стороны, от которой зависит решение этой проблемы.
Нельзя забывать, что мы просим о решении, идущем вразрез со всей здешней реальностью. Оно в корне противоречит всей жесткой практике герметически закрытых границ. У нас нет ни малейших оснований надеяться, что они пойдут наперекор собственным представлениям, если, со своей стороны, мы будем выглядеть в их глазах составной частью враждебного им лагеря…
В конце концов, даже на этой сессии, при всем своем заигрывании с арабами, русские не предпринимали действий против нас, а по нашему вопросу они не голосовали вместе с арабскими странами…
Я прихожу к однозначному выводу: советские евреи безгранично чувствительны ко всему, что касается нашей политики, они действительно очень опасаются того, что Израиль окажется в одном лагере с врагами их родины. Эти люди преданы своей родине не меньше, чем евреи в других странах — своей…
Они просто молятся, чтобы Израиль не представал в глазах Советского Союза врагом, они опасаются каждого нашего движения, каждого голосования, они вдвойне и втройне страдают каждый раз, когда видят в газете статью или заметку о какой-то нашей недружественной акции…
Здесь, конечно, можно ответить так: еврейство диаспоры не отвечает за политику Израиля, а Израиль определяет свою политику в соответствии со своими потребностями и интересами. Однако такая постановка вопроса и применительно к другим местам отдает догматизмом, а применительно к стране, где я нахожусь, она просто оторвана от жизни. Здесь действуют совершенно иные эмоциональные и рассудочные категории, чем в любом другом месте…»
Двадцать третьего февраля пятьдесят второго года первый заместитель министра иностранных дел СССР Громыко отправил записку вождю:
«Товарищу Сталину И. В.
8 декабря 1951 г. посланник Израиля в СССР Эльяшив по поручению своего правительства сделал в МИД СССР заявление, в котором… правительство Израиля ставит перед советским правительством вопрос о разрешении выезда евреев из СССР в Израиль…
Учитывая, что правительство Израиля уже неоднократно в различных формах ставило вопрос о выезде евреев из СССР в Израиль, МИД СССР считает целесообразным поручить посланнику СССР в Израиле т. Ершову дать ответ по существу этого вопроса министру иностранных дел Израиля Шаретту.
В этом ответе т. Ершов должен указать, что содержащаяся в заявлении правительства Израиля от 8 декабря 1951 г. постановка этого вопроса является по существу вмешательством во внутренние дела СССР, а также разъяснить существующий в СССР общий для всех советских граждан порядок выезда из СССР, установленный действующим законодательством.
Этот ответ т. Ершов должен дать Шаретту во время очередного посещения МИД Израиля в связи с каким-либо другим вопросом…»
Вышинский выполнил свое обещание. После разговора с Шареттом действительно поручил своему помощнику Борису Подцеробу разобраться, что происходит с воссоединением семей.
Шестого апреля руководители консульского управления и Отдела стран Ближнего и Среднего Востока представили министру Вышинскому проект составленной для заместителя главы правительства Молотова справки «О выезде граждан СССР в Израиль на постоянное жительство»:
«Во исполнение указания о том, чтобы не препятствовать выезду граждан СССР — евреев в Израиль на постоянное жительство, докладываю следующее.
1. По данным Главного управления милиции, в 1952 г. гражданами СССР было подано в органы милиции 6 заявлений с просьбой о разрешении выезда в Израиль на постоянное жительство. Решения по этим заявления пока не приняты. Дела подготавливаются Главным управлением милиции для передачи в Комиссию по выездам при ЦК ВКП(б).
По предыдущим годам имеются такие данные:
1948 г. — подано 6 заявлений, дано разрешений 2.
1949 г. — подано 20 заявлений, дано разрешений 4.
1950 г. — подано 25 заявлений, разрешений выдано не было.
1951 г. — подано 14 заявлений, дано разрешений 4.
2. Ознакомление с делами граждан, подавших заявления в текущем году, с просьбой разрешить выезд в Израиль на постоянное жительство, показало, что эти просьбы могут быть удовлетворены.
Все 6 подавших заявление о выезде из СССР в Израиль на постоянное жительство граждан СССР являются евреями в возрасте от 52 до 77 лет и просят разрешения выехать к своим детям, находящимся в Израиле и готовым принять родителей на свое иждивение.
МИД СССР считает, что министерству государственной безопасности СССР (т. Игнатьеву), Главному управлению милиции СССР (т. Леонтьеву) и Комиссии по выездам при ЦК ВКП(б) (т. Савченко) должно быть дано указание разрешить выезд упомянутых лиц в Израиль на постоянное жительство.
3. Что касается поданных в 1951 г. заявлений евреев о выезде в Израиль, по которым были приняты отрицательные решения, то считаю целесообразным дать указание Комиссии по выездам при ЦК ВКП(б) рассмотреть эти дела вновь и разрешить выезд в Израиль, если к тому не будет препятствий особого характера…»
Вышинский был недалек от истины, когда говорил Шаретту, что никто из советских евреев не просится в Израиль. Практически никому это просто не приходило в голову. Все понимали, что такая просьба чревата потерей не только работы, но и свободы.
Первого марта пятьдесят второго года было подписано торговое соглашение между двумя странами: Израиль должен был поставить в Советский Союз пятьдесят тонн бананов и тридцать тысяч ящиков апельсинов. Девятнадцатого мая последовало еще одно соглашение — Израиль продает пятьдесят тысяч ящиков апельсинов и получает нефтепродукты.
Двенадцатого мая посланник в Израиле Ершов отправил в Москву политический отчет за прошлый год. В заключительном разделе говорилось:
«1951 год стал для Израиля годом потери независимости как в экономике, так и во внутренней и внешней политике.
Экономическая политика израильского правительства, основанная на получении американских займов и капиталовложений, ведет страну к катастрофе, выход из которой правящие круги видят в американской оккупации Израиля…
Отношение правительства Израиля к Советскому Союзу стало более враждебным…
Исходя из вышеизложенного, в нашем отношении к Израилю было бы целесообразно учитывать следующие факторы:
1) Прекращение всякой политической поддержки Израиля в вопросах, рассматриваемых в ООН и ее органах.
2) Прекращение иммиграции в Израиль евреев из стран народной демократии, поскольку эта иммиграция усиливает потенциальные возможности Израиля…»
Третьего мая пятьдесят второго года правительство Израиля приняло решение перевести министерство иностранных дел в Иерусалим. Фактически переезд произошел позже.
Двадцать седьмого июня Вышинский телеграфировал в советскую миссию:
«Вам необходимо внимательно следить за реакцией представителей США, Англии, Франции и других стран в Израиле на мероприятия израильского правительства по переводу столицы в Иерусалим и своевременно информировать нас об этом.
Сообщите Ваше мнение о нашей возможной позиции в этом вопросе».
Десятого июля временный поверенный в делах Александр Никитич Абрамов телеграфировал в Москву:
«Следует все время иметь в виду, что более 800 тысяч арабов-беженцев, варварски изгнанных евреями из Израиля, до сих пор еще влачат свое жалкое существование.
Признание нами города Иерусалима столицей Израиля ухудшило бы отношение к нам со стороны арабских стран, а также некоторых мусульманских и католических стран…
Переезжать нашей миссии в Иерусалим не следует…
В случае же, если вслед за переездом МИД Израиля в Иерусалим последуют дипломатические представительства США, Англии, Франции и другие, то вопрос о переезде нашей миссии следует обсудить особо, используя наш переезд в качестве одной из мер давления на израильское правительство…»
Александр Никитич Абрамов был после войны посланником в Финляндии, послом в Швеции, в пятьдесят втором году его командировали в Израиль советником.
АМЕРИКАНСКОГО ПОСЛА ПРОСЯТ НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ
Летом в соседнем Египте произошли события, имевшие далекоидущие последствия для всего региона. Молодые офицеры подняли восстание против королевского режима.
В январе пятьдесят второго года в Каире проходили выборы руководства офицерского клуба. Избрали офицеров, которые призывали покончить с коррупцией в государственном аппарате. Король Фарук остался недоволен выборами. Он наложил арест на кассу клуба, а потом распорядился вообще его закрыть. Это возмутило офицеров, которые подняли мятеж.
Они немедленно связались с посольствами Соединенных Штатов, Англии и Франции. Впоследствии они уверяли, что боялись вмешательства британских войск, которые стояли в зоне Суэцкого канала. Они попросили англичан помешать египетской танковой части, верной королю, двинуться на Каир. Англичане не стали вмешиваться.
Двадцать шестого июля пятьдесят второго года король Египта Фарук отрекся от престола и был выслан из страны.
В Израиле положительно оценили свержение короля, рассчитывая, что с новыми руководителями можно будет поладить и установить мир.
Десятого августа премьер-министр Давид Бен-Гурион, выступая в кнессете, одобрительно отозвался о новом египетском правительстве и сказал, что у еврейского государства нет причин для споров с Египтом: «Сотрудничество между Израилем и Египтом помогло бы Египту преодолеть политические и социальные трудности, с которыми он борется».
Буквально через неделю, восемнадцатого августа, Бен-Гурион благожелательно высказался в адрес одного из руководителей египетской революции генерал-майора Мохаммада Нагиба и заметил: «Прежде не было и сейчас нет оснований для политического, экономического или территориального конфликта между нашими странами.
Это было очевидным приглашением к диалогу, тайному или явному».
Генерал Нагиб возложил на себя обязанности премьер-министра Египта. Гамаль Абд-аль Насер получил пост заместителя премьер-министра и министра внутренних дел. В ноябре пятьдесят четвертого он сменил Нагиба, стал главой правительства и исполняющим обязанности президента. В пятьдесят шестом его утвердили президентом и главнокомандующим вооруженными силами. Должность премьер-министра ликвидировали. Всю власть сконцентрировал в своих руках Насер, и он ни с кем не хотел делиться. В шестьдесят четвертом году, почувствовав себя увереннее, он вновь создал пост главы правительства.
Двадцать шестого августа в советском представительстве при ООН Яков Малик принял Гидеона Рафаэля, своего коллегу из израильского представительства.
— Арабы подняли страшный шум в связи с переводом министерства иностранных дел в Иерусалим, — пренебрежительно заметил Малик. — Но кто на них обращает внимание? Непонятно только, почему ваши американские друзья вмешиваются в ваши внутренние дела и выступают против перевода вашего МИД в Иерусалим?.. — Малик сказал израильтянину: — С нашей точки зрения, только правительство Израиля вправе решать, где будет находиться то или иное его министерство. Ни ООН, ни правительства других стран не вправе вмешиваться в это.
Рафаэль переспросил:
— Итак, мы можем считать, что вы не будете настаивать на обсуждении проблемы Иерусалима на наступающей сессии?
— Именно так, — ответил Малик. — Мы не заинтересованы в обсуждении ни палестинской, ни иерусалимской проблем…
Советского представителя интересовало отношение Израиля к новому египетскому правительству.
— В чем смысл обращения вашего премьер-министра с трибуны кнессета к Нагибу? — спросил Малик. — Вы что, серьезно надеетесь договориться с этим военным диктатором?
— Я не могу ответить, есть ли шансы, что призыв премьер-министра увенчается успехом, — дипломатично ответил Рафаэль. — Пока ждем ответа египтян. Мы не считаем, что у нас есть право выбора режимов, с которыми мы должны быть готовы жить в мире…
После этого израильский представитель перешел к суэцкой проблеме. Египет по-прежнему не пропускал суда с грузами для Израиля, несмотря на резолюцию Совета Безопасности от первого сентября. Малик прервал Рафаэля:
— Что, действительно никакого продвижения? И вы не нашли никаких щелей для доставки грузов в Израиль?
Рафаэль пояснил, что Египет не отменил инструкции, запрещающие израильским судам проход по каналу…
Малик сказал, что Советский Союз против любой морской блокады и не согласен с такой блокадой в районе Суэцкого канала…
Гидеон Рафаэль напомнил о прошлогодней дискуссии в Совете Безопасности и упомянул имя заместителя Малика — Семена Царапкина. Яков Малик прервал израильтянина ироническим замечанием:
— Бедняга Царапкин, как ему жить без палестинской проблемы? Он ведь в ней чувствовал себя как рыба в воде.
Через два дня пришло сообщение, что Царапкин переведен на другую работу и не вернется в ООН.
Девятнадцатого октября пятьдесят второго года временный поверенный в делах СССР в Израиле Александр Абрамов писал в Москву:
«За последнее время израильское правительство резко изменило свое отношение к СССР. Это выражается в открыто враждебных СССР выступлениях премьер-министра Бен-Гуриона, министра иностранных дел Шаретта, в инспирированных выступлениях печати против СССР, клеветнических, полных вымысла книгах и статьях против главы нашей партии, советского правительства…
Не лучше ли было бы повременить с приездом посланника на некоторое время и, тем более, преобразовывать миссию в посольство, как об этом формально просит МИД Израиля?..»
Девятого ноября пятьдесят второго года умер президент Израиля Хаим Вейцман. Он искренне был расположен к России, где он родился. Его отец, Евзор Хаймович, работал в Пинске в конторе по сплаву леса. Сестры и братья Хаима Вейцмана в основном выехали в Палестину. Но вот судьба родных, оставшихся в Советском Союзе, сложилась трагически.
Его брата, Самуила Евзоровича Вейцмана, который в двадцатых годах был заместителем председателя центрального правления Общества земельного устройства еврейских трудящихся, в тридцать девятом году расстреляли как английского шпиона.
В сорок девятом чекисты арестовали Василия Михайловича Савицкого, мужа его сестры Марии Вейцман. Савицкий работал инженером во всесоюзной конторе «Союзшахтоосушение» министерства угольной промышленности.
Несчастья вообще преследовали его семью. Сын Хаима Вейцмана служил в британских военно-воздушных силах и погиб во время войны. Вейцман тяжело переживал его смерть…
Уже после того, как Хаим Вейцман ушел в мир иной, десятого февраля пятьдесят третьего, в Москве арестовали его сестру, врача Госстраха.
Мария Вейцман еще до Первой мировой войны окончила университет в Швейцарии, вернулась в Россию и всю войну была врачом в эпидемиологическом отряде на Юго-Западном фронте. В двадцать шестом году она съездила на несколько месяцев в Палестину — повидать родных (особенно мать просила ее приехать) — и, вернувшись, продолжала работать рядовым врачом; трудилась и после выхода на пенсию.
Рассекреченные документы госбезопасности показывают, что за сестрой Вейцмана следили несколько лет. В квартире установили аппаратуру прослушивания и окружили агентурой, о чем министерство госбезопасности седьмого января доложило Маленкову. Из документов следует, что сестра покойного израильского президента была страшно далека от политики. Тем не менее, Маленков дал санкцию на ее арест.
В постановлении на арест, утвержденном заместителем министра госбезопасности Огольцовым, называлось ее главное преступление: «Вейцман вынашивает план изменить Родине путем переезда в Израиль». В реальности у нее была полная возможность еще до войны, когда она ездила к родным, остаться в Палестине, но она вернулась на родину. Наступил момент, когда любовь к России ей дорого обошлась.
На допросах Мария Вейцман созналась в своих преступлениях: слушала иностранное радио и симпатизировала еврейскому государству. От нее требовали дать показания о враждебной деятельности советских евреев, желавших смерти Сталину. Сестра Вейцмана должна была засвидетельствовать, что они действовали по указанию Израиля.
Переменами в советской политике были довольны только в столицах арабских государств.
Осенью пятьдесят второго года арабские дипломаты в Москве с удовлетворением говорили о «трезвой позиции» советской прессы в отношении Израиля.
Двадцатого ноября в Праге начался судебный процесс по делу бывшего генерального секретаря ЦК компартии Чехословакии Рудольфа Сланского, носивший откровенно антисемитский характер. Сланский в годы войны руководил Чехословацким штабом партизанского движения, в сорок четвертом был одним из тех, кто поднял восстание в Словакии.
Из четырнадцати подсудимых одиннадцать были евреями. Один из обвиняемых, бывший заместитель министра иностранных дел Чехословакии Артур Лондон вспоминал, что во время допроса следователь требовал при упоминании каждого нового лица указать, еврей это или нет. Переписывая протокол, следователь вместо слова «еврей» ставил — «сионист»:
— Мы служим в аппарате госбезопасности демократической республики. Слово «жид» (так по-чешски произносится слово «еврей») оскорбительно. Поэтом пишем «сионист».
Артур Лондон объяснил малограмотному следователю, что «сионист» — термин политический, а не этнический. Следователь ответил, что это неправда:
— Мне так сказали писать. В Советском Союзе слово «жид» тоже запрещено. Там пишут «сионист»…
Сионизм был одним из главных обвинений на процессе. Главный обвинитель на процессе говорил:
— Сионизм превратился в верного прислужника наиболее реакционных воинственных и человеконенавистнических кругов мирового империализма. Причастность к сионизму следует рассматривать как одно из тягчайших преступлений против человечества.
Задача состояла в том, чтобы убедить страну: Израиль как слепое орудие Соединенных Штатов представляет новую, страшную опасность, поскольку его агентура, евреи, проникли повсюду.
В Израиле с ужасом и возмущением реагировали на пражский процесс. Сионизм — это идея возвращения евреев в Палестину. Значит, желание еврея жить в еврейском государстве — «тягчайшее преступление против человечества»?
Министерство иностранных дел Израиля двадцать третьего декабря инструктировало свои загранпредставительства: «Следует воздерживаться от бесед с представителями Чехословакии, не выходя при этом за рамки элементарных правил вежливости».
Одиннадцать подсудимых были приговорены к смертной казни, трое — к пожизненному тюремному заключению. Третьего декабря пятьдесят второго приговор был приведен в исполнение. Трупы казненных сожгли. Советники — офицеры из советского министерства госбезопасности — собрали пепел в мешок из-под картофеля, выехали из Праги и высыпали его прямо на дорогу.
Президент страны Клемент Готвальд публично заявил:
— В ходе следствия и во время процесса антигосударственного заговорщического центра был вскрыт новый канал, по которому предательство и шпионаж проникают в коммунистическую партию. Это — сионизм.
Отныне под словом сионизм вовсе не имелось в виду стремление евреев уехать в Палестину. Сионизм обозначал совсем другое — то, что нацисты называли «мировым еврейством». Слова руководителя социалистической Чехословакии означали, что любой еврей может быть назван сионистом и, следовательно, предателем и шпионом.
Эти слова прозвучали особенно зловеще, потому что за день до этого практически то же самое и в тех же выражениях говорил Сталин на заседании президиума ЦК. Это была его политика, осуществление которой возлагалось на все социалистические страны.
Еще во время Великой Отечественной войны Милована Джиласа, одного из соратников югославского лидера Йосипа Броз Тито, в знак особого доверия повезли к Сталину на дачу, где ужинало политбюро.
Джиласа многое смутило на сталинской даче. И то, что всех заставляли много пить, и полное отсутствие воспитания у советского руководства. В своих воспоминаниях Джилас не без брезгливости написал, как на сталинской даче они с Молотовым одновременно прошли в уборную. И уже на ходу Молотов стал расстегивать брюки, комментируя свои действия:
— Это мы называем разгрузкой перед нагрузкой!
Джилас был родом из деревни, участвовал в партизанском движении, словом, воспитывался не на дворцовом паркете, но такая простота нравов его сильно смутила.
Во время ужина Сталин встал, подтянул брюки, как бы готовясь к борьбе или к кулачному спору, и почти в упоении воскликнул:
— Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!
Сталинская пропаганда имела успех.
«Сила нашего духа создавалась под влиянием патриотической идеологии, сложившейся в результате победы советского народа в Великой Отечественной войне и успешно проводившегося руководством страны курса на борьбу с космополитизмом, — вспоминает генерал-лейтенант Василий Иванович Макаров, тогда он был курсантом военного училища, а дослужился до должности начальника одного из управлений генштаба. — Мы были довольно воинственно настроены. Недаром наши сокровенные внутренние желания выражались через формулу: „Нам нужна малая победоносная война".
Рассекреченные материалы советской разведки показывают, что спецслужбы работали на идею приближающейся войны.
Председатель Комитета информации при министерстве иностранных дел Валериан Зорин докладывал Сталину восьмого февраля пятьдесят второго года: «Стремясь ускорить подготовку к войне против Советского Союза и форсировать в связи с этим перевод экономики западноевропейских стран на военные рельсы, а также создание вооруженных сил агрессивного блока, Соединенные Штаты добились коренной реорганизации руководящих органов Северо-атлантического союза.
Эта реорганизация обеспечила создание постоянно действующих органов, занимающихся практическим осуществлением планов подготовки к войне…»
Такие сообщения можно было бы назвать преднамеренной дезинформацией. Но она осуществлялась не по личной инициативе разведчиков. Так оценивал обстановку вождь, и аналитики Комитета информации подтверждали «фактами» его идеи.
Пятого июня Зорин отправил Сталину еще одно такое же сообщение Комитета информации:
«В целях укрепления антисоветского плацдарма на Средиземном море руководящие круги США пытаются в настоящее время создать, наряду со средневосточным командованием, военно-политический блок в составе Югославии, Греции и Турции, в котором могли бы также принять участие Италия, другие средиземноморские страны и Австрия…»
В июне пятьдесят второго в Москву приехал новый посол — Джордж Ф. Кеннан. Трумэн считал, что сделал идеальный выбор — Кеннан говорит по-русски, уже бывал в Советском Союзе.
Кеннан рассчитывал на встречу со Сталиным. Но быстро убедился, что к нему относятся как к представителю враждебного государства.
Он нашел Москву серой и унылой. Еще меньше ему нравилось то, что за ним повсюду следовали сотрудники госбезопасности. В середине сентября он полетел в Лондон, где собирался Совет НАТО. В западноберлинском аэропорту один из журналистов поинтересовался, как ему живется в Москве.
— Во время войны я был интернирован в нацистской Германии, — откровенно ответил Кеннан. — В Москве к нам относятся примерно так же, как немцы относились к интернированным. Разница лишь в том, что в Москве мы можем выходить из дома и ходить по улицам под охраной.
Его слова не остались незамеченными. В «Правде» появилась резкая отповедь. Второго октября американского временного поверенного в делах вызвали в министерство иностранных дел и сообщили, что посол объявлен персоной нон грата. Ему даже не разрешили вернуться, чтобы забрать семью.
В американском посольстве почти не осталось дипломатов. Советский посол Панюшкин тоже вернулся в Москву. Ожидали полного разрыва дипломатических отношений.
В Москве готовились предъявить Соединенным Штатам серьезные обвинения. Не только во вмешательстве во внутренние дела Советского Союза, но и в подготовке террористических актов против Сталина и других руководителей страны.
Отстраненный от должности и арестованный генерал-лейтенант Николай Сидорович Власик, бывший начальник охраны Сталина, обвинялся в связях с людьми, которые именовались американскими шпионами.
Сталин читал сводки министерства госбезопасности, потому что хотел знать, что в реальности думают люди. Он знал, что с окончанием войны люди связывали огромные надежды: жаждали сытной жизни, либерализации и спокойствия. Крестьяне надеялись, что распустят колхозы. Эти слухи распространялись по всей стране.
Ожидания не оправдались, возникли настроения разочарования. В аппарате госбезопасности выяснили, кто же недоволен положением в стране. Получалось, что это те, кто побывал на Западе и хотя бы краем глаза увидел западную жизнь, — то есть бывшие солдаты и офицеры Красной армии и бывшие военнопленные, те, кого немцы увезли на принудительные работы.
В конце сорок шестого начался голод. Шестнадцатого сентября сорок шестого из-за засухи и неурожая были подняты цены на товары, которые продавались по карточкам. Это вызвало возмущение. Многие подумали, что страна готовится к новой войне. Двадцать седьмого сентября вышло новое постановление «Об экономии в расходовании хлеба» — оно уменьшало категории граждан, которые получали карточки на продовольствие. Вот это уже было сильным ударом для тех, кого лишили карточек.
Цены на продовольствие выросли в два—два с половиной раза. Но об этом не говорили. Зато писали и рассказывали о снижении цен на некоторые второстепенные товары. Это производило колоссальное впечатление. И через много десятилетий люди ностальгически вспоминали, что были времена, когда цены снижались (подробнее см. сборник «Сталинское десятилетие холодной войны»).
Атмосфера холодной войны помогла сбить волну недовольства, критики власти. Как только людям сказали, что придется ждать новой войны, настроения изменились. Ради сохранения мира люди были готовы на новые жертвы. Понятно, что понадобились и «внутрение враги», которых надо было разоблачить и обезвредить.