Armáda Života     Армия Жизни     Life Army

http://esquire.ru/hernando-de-soto
12 августа 2013, 14:08
Перуанский экономист Эрнандо де Сото объясняет, почему «арабская весна» — это череда революций, которые делали мелкие предприниматели по экономическим причинам. Перевод Андрея Бабицкого. В качестве иллюстраций использованы работы Гастона Цви Ицковича (Gaston Zvi Ickowicz) из цикла «Следы костров».
«Аль-Каида» набирает популярность в Мали, Алжире и по всей Северной Африке. На Ближнем Востоке не стихает насилие и растут антизападные настроения. Многим кажется, что за два с половиной года после «арабской весны» жизнь в регионе не изменилась к лучшему, а массовые протесты принесли меньше, чем от них ждали. На самом деле, это совсем не так. Просто люди на Западе не очень хорошо понимают, что в действительности произошло в арабских странах за последние пару лет. К сожалению для «Аль-Каиды» и ее сторонников, революции делались мирными людьми, которых мало интересовала политика. И это очень хорошая новость для всех нас.
Когда-то моей родной стране Перу приходилось воевать с марксистской группой «Сияющий путь». Я работал в Институте свободы и демократии, и нам стало интересно, почему террористы пользуются такой поддержкой населения. Едва ли все, кто им помогал, прочитали 56 томов Маркса. Мы с коллегами начали исследование, и довольно быстро поняли, что, по сути, «Сияющий путь» просто защищает активы бедняков. Оказалось, что если мы хотим победить, мы должны дать людям то, что они получали у террористов: права собственности и политические права, и чем быстрее, тем лучше. В результате мы провели самую успешную войну с герильей в истории человечества. Одержали над партизанами политическую победу.
Потом мы решили, что эта идея могла бы работать не только в партизанской войне. Когда документы уважаются, когда система учитывает права собственников, когда утверждается верховенство закона, люди внезапно получают возможность взять кредит под залог своего дома, начать бизнес — иными словами, становятся частью того, что французы называли «доброй коммерцией». Мы реализовали эти реформы, и с тех пор Перу — одна из самых быстрорастущих стран в Латинской Америке. В конце 1990-х нам начали звонить разные люди: например Саиф — сын Муаммара Каддафи из Ливии и люди египетского президента Хосни Мубарака. Все они хотели узнать, могут ли наши исследования быть полезны в других концах света. Нас звали на конференции и спрашивали, что делать с неформальным сектором экономики, что делать со всей собственностью и всем бизнесом, которые не обеспечены формальными правами. Авторитарные правители начали понимать, в чем состоит их главная проблема, но к некоторым это понимание пришло слишком поздно. Мы много лет ездили по странам Ближнего Востока и изучали их. Нам пришлось задействовать для этого 200 исследователей на местах, ведь про неформальную экономику нельзя прочитать в книгах — о ней можно узнать только «в поле».
Вспомните, что послужило катализатором перемен на Ближнем Востоке. Самосожжение в декабре 2010 года Мохаммеда Буазизи, уличного продавца фруктов, у которого полиция отобрала товар. В газетах писали, что Мохаммед был унижен и потому совершил самосожжение. Нам, однако, было интересно, что случилось на самом деле, потому что по всему миру людей часто унижают, но очень редко они решаются на такой отчаянный шаг.
Буазизи был не единственным человеком, который поджег себя. Через месяц точно такой же случай произошел в Египте. Мы стали изучать проблему, и по всему арабскому миру таких людей нам удалось найти 64. Довольно скоро мы обнаружили, что, во-первых, никто из них не был политиком, то есть вообще не занимался никаким подобием политической деятельности, а во-вторых, все они совершали попытки самоубийства в тот день, когда становились жертвами экспроприации, когда у них забирали активы.
Большинство этих людей, к счастью, выжили, и со многими нам удалось поговорить. Мы также брали интервью у родственников погибших. Мы спрашивали: сколько потерял Буазизи? Получалось, что-то около $225 — бананы, ананасы, корзины, весы. Но это далеко не все. Помимо фруктов и оборудования он потерял возможность торговать — на своей точке или в любом другом месте. А товар ему приходилось покупать в кредит — естественно, неофициальный. Фактически его сделали банкротом.
Мохаммед мечтал получить официальные документы на свой дом, чтобы взять денег под залог и купить грузовичок Mitsui. Тогда он смог бы покупать фрукты напрямую у фермеров и не платить перекупщикам. Такая у него была мечта. Незадолго до гибели его спросили, чего бы он хотел для жителей родного города Сиди-Бузида. Он ответил: «Я думаю, бедняки тоже должны иметь право покупать и продавать». Мне рассказал об этом его брат Салем. Буазизи был бизнесменом до мозга костей.
То, что случилось в Алжире, Египте и других странах арабского мира, произошло потому, что у людей отняли мечту. 64 человека подожгли себя, чтобы сказать это снова и снова. Потому что всего в регионе 200 млн человек живут бизнесом и пользуются домами, которые никак официально не оформлены. Двести миллионов — против нескольких тысяч сторонников «Аль-Каиды». Никто из тех людей, с которыми нам удалось побеседовать, не говорил о религии, никто не говорил о политике. Все они требовали одного: чтобы им дали право торговать.
Я думаю, события «арабской весны» очень похожи на индустриальную революцию. Тогда — в Европе и не только — именно предприниматели были дискриминируемым меньшинством, и они восстали против системы. Их основные требования касались экономических прав. Политические лозунги тоже были, глупо это отрицать, но экономика все равно была важнее.
Экономист и философ Карл Поланьи написал книгу «Великая трансформация» — про то, как капитализм по мере своего развития ломает старые институты, функционирующие в любом обществе, от Индии до Перу. Почему Буазизи, когда у него отняли последний источник существования, не пошел к старейшинам? Потому что их не осталось. Такова сила рынков. Но на месте традиционных институтов должны появляться новые: вместо Астерикса и Обеликса — Генеральные штаты, а потом и Национальное собрание, вместо диктатуры — верховенство права. Проблема в том, что таких альтернативных механизмов не возникает.
Внелегальная экономика Египта стоит $350 млрд — в шесть раз больше, чем все прямые иностранные инвестиции в страну с 1801 года, когда ушел Наполеон. Почти 84% предприятий в стране находятся в неформальном секторе, 92% недвижимости никак официально не оформлено. В Тунисе похожая ситуация. По нашим оценкам, 85% предприятий примерной стоимостью $22 млрд внелегальны. Неоформленная недвижимость — еще $93 млрд. Совокупные $115 млрд неофициальной экономики стоят в 11 раз больше, чем все тунисские компании на бирже в 2010 году, или в 4 раза больше, чем сумма прямых иностранных инвестиций в экономику страны с 1976 года.
Хочется ввести все это богатство в оборот, но тут снова возникают проблемы. Как происходит исключение людей из экономики? В первую очередь — из-за отсутствия титулов на землю и недвижимость. Нельзя просто подойти к человеку, хлопнуть его по плечу и выдать титул на землю. Чтобы создать нормальную информативную систему, придется понять, например, какие с кого брать налоги. Ведь внутри дома может находиться предприятие. Человеку дали документы на его дом, но что делать с расположенной внутри мебельной мастерской или ремонтом обуви?
Кроме того, люди думают, что собственность определяется одним законом. На самом деле она определяется всей совокупностью законов. Причина, по которой женщины от Индии до Египта не могут вступить в наследство, состоит в том, что зачастую они не заключают официального брака. Так что реформировать приходится весь гражданский кодекс. Перемены не дадутся просто. На Западе мы не всегда это понимаем, потому что, во-первых, они случились уже давно, а, во-вторых, есть и другие факторы. Но и в Европе когда-то случились настоящие революции. Таких людей, как Буазизи, мы называем «экономическими мучениками».
Мне говорят, что невозможно сравнивать туарега из Ливии с египтянином, у них разные культуры, разные страны, разные народы. Тогда я отвечаю: объясните мне «арабскую весну», которая прошла через все эти страны. Между ними просто обязана быть связь, и я готов вам сказать, в чем она состоит. Марксистам будет проще меня понять: у людей, которые чувствуют, что их подавляют, есть склонность солидаризироваться. Когда Буазизи себя сжег, некоторые люди увидели экономическое подавление, которое им так трудно описать словами, и сделали то же самое.
Нельзя сказать, что в Египте нет вообще никаких документов на собственность, какие-то есть. Но они подписаны не египетским Центробанком и не кадастровой службой, а, например, муллой. Почему же в таком случае мы не можем просто взять эти документы, отксерить и поставить на них большую государственную печать? Потому что у них существует множество легальных систем, не признающих друг друга. С моей точки зрения, собственность — это не недвижимость. Собственность — это закон, который позволяет видеть, кому что принадлежит. Информация, которая помогает свести риск к минимуму.
Чтобы лучше объяснить, как велика пропасть между официальной и неофициальной экономикой, я приведу один пример. Знаете, сколько требуется усилий, чтобы открыть легальную булочную в египетском городе Танта? Мы провели эксперимент, задокументировав каждое действие, которое пришлось предпринять местному предпринимателю. Ему пришлось для этого работать по 8 часов в течение 548 дней. Если вы захотите построить дом на песчаной дюне — не у Пирамид и не в Каире, а просто в дюне — у вас это займет 17 лет.
Про Мохаммеда Буазизи говорили, что он безработный. Но постойте, этого не может быть — он работал по 10 часов в день. А кто-то другой, работающий два дня в месяц, уже не попадает в официальную статистику безработицы. Забудьте о безработице, я в принципе не верю, что хоть один бедняк на Ближнем Востоке на самом деле безработный. Если ты беден и не имеешь работы, ты просто умираешь от голода. Когда старые институты общественной поддержки перестают работать, безработные не выживают.
Сами термины, которые мы используем, не имеют смысла в неформальной экономике. После всех этих революций мы должны сконцентрироваться на настоящих проблемах, понятных на Западе: разделение труда, специализация, экономика масштаба, — все это возможно, когда контракты прозрачны, собственность имеет хозяина — и люди могут кооперироваться.
«Каждый человек имеет право владеть имуществом как единолично, так и совместно с другими. Никто не должен быть произвольно лишен своего имущества». Это 17-я статья Декларации прав человека. Проблема в том, что правозащитники слишком редко обращают на нее внимание.