Armáda Života     Армия Жизни     Life Army

http://www.kreml.org/topics/202967857

Глеб Павловский

Президент Фонда эффективной политики

3 июля 2009

Россию принято описывать исходя из того, чего в ней нет. Причем иные дефекты объявляются неустранимыми и ей "присущими", культурно или исторически. Но что именно столь дефектно - какая структура? Этот вопрос не задается, а дефектность относят на счет того или иного вмешательства - внутреннего, со стороны управляющих страной, либо внешнего.

Здесь проявляет себя миф тотальной управляемости русской политики, предполагающий ее тотальную искусственность, даже поддельность. Большинство аналитиков сходятся на гипотезе о "факторе Х" - любой процесс в России сымитирован, а за ним кроется неизвестно кто. Фактор Х - это а) Кремль или б) слабость Кремля. Иными словами, все процессы в России управляемы в прямом или в негативном смысле (не удалось помешать, не сумели скрыть). Понятие "управляемой демократии" появилось именно отсюда.

Гипотеза о ценности опыта

Мой тезис трояк:

Во-первых , управляемость видят там, где ее нет. А есть, напротив, нехватка хорошего руководства - дефицит, компенсируемый "ручным управлением". Там, где Россия определена как управляемая злой волей, там она слабоуправляема и с трудом удерживается на пределе стабильности, если не выживания как такового.

Во-вторых , проблемой понимания новой России является не столько "природа политического режима", сколько новый политический человек России и его опыт - биографический и политический. Рассматривать "ценности общества" отдельно от тех, в ком концентрировался этот опыт бесполезно. Еще более бесплодно пытаться игнорировать этого нового человека - причем как раз в момент, когда он занят организацией собственной власти.

В-третьих, важным трендом политики был и остается поиск универсальных оснований политики новой России - государства возникшего внезапно, почти впопыхах. Все правительства России, начиная от горбачевского, искали баланс между местным и глобальным. Все они стремились утвердить институты на прочных, универсальных основаниях.

"Скрытые параметры" российской повестки

В России существует явление скрытой повестки, камуфлируемой идеологической повесткой публицистики - обычно никак не связанной с реальными политическими действиями игроков. Многие темы именно поэтому остаются устойчиво необсуждаемыми, под спудом. Тот, кто пролистает газеты 1990-х, удивится, не обнаружив ни обсуждения программ политики, ни ее угроз. В них не обсуждался приобретаемый опыт, не было критики идей, высказываемых разными людьми - зато уничтожающе критиковались сами люди. Не обсуждался реальный уровень влияния олигархов на экономику, реальный демонтаж низовой инфраструктуры гражданского общества в начале 1990-х, технология и последствия вторжения криминальных сил в правоохранительные структуры и бизнес.

Десятилетиями реальный политический опыт не находит места для обсуждения. Нет и обсуждения РФ как нового государства, никогда ранее не существовавшего на этой земле. Новизна России не обсуждается сразу в двух контекстах: как новизна государства русских, созданного на базе демократической европейской концепции права впервые в истории, и как новизна вышедшего в глобальную мировую систему государства, "неуместного" в реальной, то есть модернизированной ялтинской системе.

Россия - новая страна

Россия - новая страна. Впервые идея суверенного российского государства в данных границах была высказана публично двадцать лет назад, летом 1989 года, - и уже летом 1090 года была осуществлена. Российская Федерация состоялась в 1990-91 годах наподобие безответственного физического эксперимента: решение найдено - неясно только, решение какой проблемы? Ясно, что демократия не была этой проблемой.

Российская нация - никогда прежде не существовала. Для России-1991 поэтому была исключена национальная (национально-демократическая) легитимация по модели стран Восточной Европы. Суверенная демократическая Россия не возникла как национальная республика. Это исключалось и ролью страны-продолжателя СССР, и страны-правопреемника: советского стратегического потенциала и советского суверенного долга одновременно. Одно это частное историческое обстоятельство, лишенное нормативного смысла, породило ряд последствий, которые, в конце концов, сложились в российскую систему.

Новая Российская Федерация двинулась в большое приключение без ясной цели, зато она начала приобретать некий опыт. Это был экспромт, осуществляемый опытным путем, людьми, которые были готовы действовать в неопределенной ситуации. Исходные представления этих людей о себе, о необходимой стране политике, их ценности никогда не были подвергнуты критике. Никем не обсуждалось, как структура частной собственности, демократические общественные институты и все прочее будут спроецированы на новое государство колоссальных размеров, причем государство без ясной легитимности.

Приоритет путинской политики

В обсуждении политики Путина и того, что именуют "путинизмом", обычно используются рационалистические либо низменные трактовки. Но приоритетом программы "Покончить с девяностыми!" стало - еще до прихода Путина в Кремль - сохранение конституционной, политической и территориальной идентичности России. Именно так формулировалась целевая программа последнего президентства Ельцина, именно так задача ставилась перед последними для Ельцина выборами 1999-2000 годов. Этот приоритет Путин наследовал и воспринял в безапелляционной форме.

Главный вызов к концу 1990-х годов, исходя из собственного опыта, виделся не в слабой управляемости, а в дефиците консенсуса относительно России. В расколотом обществе ни одно решение не получало поддержки большинства в течение десяти лет. Это "неконсенсуальность России" выражалась даже в конституциях большинства регионов, содержащих положение о суверенитете, правах на внешнюю политику и иногда даже оборону.

Приоритет команды Путина - нормализация единой России. Отсюда мышление Россией как национальным целым, отсюда и слабая восприимчивость, даже недоверие к альтернативам, включая электоральные.

Переформатирование выборов

Выборы в России отличались от стран Европы привычкой избирателя к революционным переменам во всех областях жизни. От выборов избиратели новой России привыкли ждать "электоральной революции", одновременно опасаясь ее последствий для себя лично. Потому что возник спрос на тотальные выборы и тотального массового избирателя. Начиная с 1989 года, все без исключения общенациональные выборы (1989, 1990-91, 1993, 1995-96, 1999-2000) были либо попытками - иногда успешными! - захвата власти, либо противодействия - иногда успешного, иногда нет - такому захвату. Путин публично, еще до первых его президентских выборов объявил о намерении разорвать цепь электоральных революций, превратив федеральные выборы в рутинный и предсказуемый процесс. В основе его решения было определенное намерение устранить из выборов привкус игры с нулевой суммой, когда "победитель получает всё". Это означало замораживание всех форм популистской политики, включая легальные ее формы.

Боязнь политики масс

Здесь важно отграничить тему от деклараций о "страхе перед вечно опасной массой". Скрытый параметр политики Путина - реальность разрушенной гражданской среды оставленной Девяностыми. Обвалившееся вместе с советской системой и моментально деградировавшее гражданское общество оставило уничтоженный гражданский народ. Здесь можно назвать три индекса: 1) взрывной рост смертности в первой половине 1990-х годов, 2) взрывной же рост числа заключенных после победы демократии (в некоторые годы 1990-х прирост составлял 50-70 процентов в год!) и 3) закрытие и ликвидация большинства (тысяч!) изданий НПО в начале 1990-х годов.

Недоверие к новому нелиберальному большинству было законным, и оно создавало трудность для реализации любой либеральной программы в России. Разве не массы поддерживали коммунистический строй? И разве не те же массы так легкомысленно и некомпетентно его сокрушили (не потребовав и не получив никаких гарантий права и благосостояния для себя?) Подтекстом политики Девяностых стало вытеснение криптототалитарных масс из политики. Оно настолько входило в либеральный консенсус девяностых, что влияло даже на левые круги.

Так сформировалась презумпция: никакая конституционная власть в России не должна более зависеть от актов случайной воли массы граждан. Политика должна - тем или другим способом - ограничивать доступ населения страны к игре со страной до тех пор, пока общество не выработает должный опыт самоограничения. Консенсус единства России становился презумпцией исполнения любой формальной процедуры.

Проблема толпы, или "Анти-Тяньаньмынь"

Антипопулистская политика Путина решала - и решила - задачу отстранения массы населения от нигилистической активности. Скрытое табу Путина звучит примерно так: "Начнешь репрессии - уже не остановишься". Есть прямая связь путинской нерепрессивности с путинским же антипопулизмом (те же линии выражены и в нашем правящем классе). Режим боится толпы именно потому, что не намерен в нее стрелять, как стреляли Хрущев, Горбачев и Ельцин. Поэтому он "запрещает массы", либо создает субституты масс (типа молодежных движений). Но в основе этого - также определенный политический опыт, опыт позитивный, но критически не проработанный. Я бы назвал это "комплекс анти-Тяньаньмынь" - он производен от печального опыта хрущевских и, особенно, горбачевских расстрелов 1989-91 годов. Не всегда умеющий управлять массой, при каждом ее выходе наружу режим оказывается временно парализован, - это его слабое место.

Лидерство

Что собственно обычно именуют "управляемостью" российской демократии? Неформальность обращения с формально легальными процедурами. Но это и есть свойство лидерской модели, впервые внедренной Горбачевым - сознательно, с целью обойти сопротивление институтов.

С первых лет Перестройки Михаила Горбачева моделью организации публичной политики становится лидерская модель. Чем отличается роль российского президента от известной модели лидерства, соединяющей публичность, коммуникативность и привлекательность идей для максимально широкой аудитории? Ничем. М.Горбачев и Б.Ельцин вводили в политическую жизнь модель лидерства в обход институтов; Путин получил ее на руки уже в состоявшемся виде. Президент в Кремле исполнял полномочия, пока их легитимность обеспечивало его лидерство. Теряя лидерство, он не мог добиться повиновения даже внутри аппарата - подобно Горбачеву в 1989-91 годах и Ельцину в 1997-99 годах.

Путин использовал лидерскую модель, дополнив ее механизмами непрерывного - и публичного - испытания доверия. Он сделал вопрос о доверии к себе как президенту - центральным, постоянным вопросом внутренней политики, и неоднократно выносил его на голосование. Режим который он создавал, должен был стать режимом доверия государству, конституционным магистратурам, а не лицу. Можно назвать это общественным договором о существовании, безопасности и единстве страны.

Доверие к личности далее поэтапно распространялось на команду, и далее - через партию "Единая Россия" - на массовую властвующую среду. Эта среда часто именуется "путинским большинством", поскольку все опросы и выборы подтверждали ее политическое преимущество. Разрыв между властью и ее группой поддержки резко сократился.

Лидерская модель сохраняется и в форме тандема, как преимущество политического опыта, доказываемое публично - прежде всего на выборах.

Монополизм опыта

Перед нами весьма креативный механизм. Его приоритет - построение неразрушимой России. Он умеет создавать новые политические реальности, что ценится в новой мировой игре. Не всегда этот механизм правильно программируется. Лидерски программируемая политика - меритократический комплекс - тандем Медведев-Путин правит страной именем опыта. Опыт и является стратегическим преимуществом команды, источником питания правящей среды. В космической индустрии России есть понятие ЦУП - центр управления полетами. Представим себе "Центр управления политикой" - тоже ЦУП. Путинский "ЦУП" возник, действует, и сегодня идет реальная - жестокая борьба за его программирование.

Это не отказ от демократической культуры. Но любой публичной политике предпослан консенсус неразрушения России, в рамках которого должен вестись спор. Никакая политическая теория, которая не ставит в центр вопрос о разрушимости нации - намеренной либо случайной, - не имеет силы для политического класса России. Его опыт приобретался, и не подвергаясь критическому анализу, накапливался в определенных группах правящего класса - в качестве личного умения, интуиции и импровизированных решений. Таким образом группы-носители политического опыта (в России их часто именуют "элитами" или "политическим классом") его монополизируют. Необсужденный и не подвергаемый критики, опыт остается личным преимуществом и неформальным политическим ресурсом касты, видящей себя "меритократией". Эти монополисты опыта приобретают уникальное преимущество, зато становятся зависимыми от своих неартикулированных и зачастую непубличных знаний.

Россия нуждалась в критике политического опыта, но именно его, а не чего-то другого. Для этого нужно сознаться в своем опыте. Запрет на повторное (само)уничтожение нации - табу на революцию, табу на "перестройку" - важнейший мотив и движущая проблема нашей государственной и политической мысли. Особенность нашего общественного опыта в том, что государство неоднократно было разрушено либо его пытались тотально уничтожить извне. Недопущение чего-то подобного впредь является центральным пунктом русского политического размышления.

Долгие годы мы доказывали скорей теорему существования России, чем искали способ хорошего управления ею. Эта стратегия достигла цели: граждан отучили от популистского самовыражения. Эпоха Медведева - переход к расширению секторов публичной политики. От эксклюзивной "политики опыта" надо переходить к политике, включающей иной опыт - опыт меньшинств. К политике, работающей с малыми группами, претендующими на политическую альтернативу. Это трудная задача, но это, опять же, рациональная задача.

Источник: "Русский журнал"